Что такое жизнь в общине: свидетельство очевидца

^{Эрика Андерсон в центре, на руках у матери}

Мои родители провели 1970-е в общинах, сперва в общем доме в Боулдере, затем в «содружестве для самореализации» в Паонии, Колорадо; после этого на ферме Спринг-Холлоу в Теннеси с дюжиной других пар. Они ушли [от цивилизации], чтобы спасти мир или хотя бы самих себя. Мир, любовь и понимание.

Стивен Гаскин - бывший морпех с блестящими пронзительно голубыми глазами вдохновил молодых хиппи на грандиозное путешествие по всей Америке. Исколесив просторы родной страны на стареньких школьных автобусах нонкомформисты решили остановиться в Теннеси и основать там свое поселение The Farm

После нескольких славных совместных лет моя семья переехала на Спринг-Холлоу, на Ферму. С населением 1500 человек. Ферма была самой большой общиной в США. Основанная Стивеном Гаскиным в 1971 году, она до сих пор имеет на своей территории первую акушерскую школу, которой руководит жена Стивена — Ина Мэй Гаскин, чья книга «Духовное акушерство» остается образом для тех, кто ищет альтернативу роддому.

Из моих сестер двое родились на Ферме. У моей сестры есть на затылке татуировка — снежинка, потому что она родилась во время метели в Колорадо. Другая моя сестра родилась в палатке на Ферме (у нее татуировки нет). Я говорю, что мне нужно было бы изобразить на нижней части шеи трейлер, потому что я родилась там — в доме на колесах, который папа пригнал из Нэшвилла. Как и большинство других детей с Фермы, я была введена в этот мир опытной акушеркой Иной Мэй.

Стивен, который умер в июне прошлого года в возрасте 79 лет, участвовал в Корейской войне, а потому вернулся к преподаванию в Сан-Франциско, сначала как преподаватель английского языка в Колледже штата Сан-Франциско, а потом как гуру контркультуры, ведущий дискуссионные встречи, известные как Monday Night Class.

Во время этих занятий, которые проводились в церквах и парках, Гаскин обращался к своим последователям с подушки для медитации, сцены или пня, изучая вместе с ними духовность и целенаправленную жизнь, большая часть которых определялась «вибрациями»: он учил, что вы можете почувствовать, когда вам говорят правду и когда нет, основываясь на своей энергии и на энергии людей вокруг вас. Он был вдохновлен буддизмом и христианством (наряду с марихуаной) и его занятия собирали до 1000 слушателей.

Большая часть движухи конца 1960-х и начала 1970-х годов была построена на призыве Рама Дасса «Будь здесь и сейчас». Гаскин соглашался с этой философией, как и мои родители. «Даже если это Армагеддон, у меня до сих пор не времени на то, чтобы обратить внимание на происходящее здесь и сейчас», писал Гаскин.

Мой отец начал читать Гаскина во время сложного периода в семейной жизни; работу Гаскина ему показал один из друзей по общему дому в Мичигане и он был ошеломлен реальностью свободы выбора — одним из многих посланий Гаскина. Будущее не было предписано.

Возможно, оно было переписано. Без этой первоначальной искры, я думаю, мы закончили с Фермой. К тому времени моя семья жила там уже два года, переехав в 1978 году, мой отец был опытным каменщиком и он приносил большую часть необходимого дохода, руководя бригадой каменщиков, работавшей за пределами Фермы. Моя мама работала в клинике, надеясь стать акушеркой.

Жизнь внутри имела свои прелести и особенности. Магазин на Ферме работал как  поле, совместно обрабатываемое всей обшиной; я помню каждый дом, получавший коробку масла для жарки, моющее средство, кусок мыла, маргарин, соль и сезонные овощи, за исключением тех, которые нельзя было купить в продуктовом магазине.

Лапша и арахисовое масло были для нас запрещенными сокровищами, вещами, которые папа мог купить на свое еженедельное пособие, чтобы кормить свою бригаду каменщиков, потому что каждый работавший вне Фермы имел свои дополнительные привилегии.

Когда мы росли, холодильников не было, но были телефоны и прачечная. Чтобы занять очередь, вы первым делом звонили в прачечную с утра. Там вы могли постирать вещи для одной семьи (50 человек). Это было похоже на попытки дозвониться до радиостанции во время розыгрыша призов — в течение  нескольких минут все 15 стирок в день были распределены.

Пока мужчины работали в полях или где-то вне Фермы, чтобы зарабатывать деньги, у женщин раз или два в неделю были «домашние дни». Одна или две женщины оставались в доме, чтобы присматривать за детьми, готовить еду и стирать одежду. Другие дни они проводили на работе в общине, за пределами дома.

Ферма была фермой не только по названию. Сельскохозяйственные рабочие выращивали сою, кукурузу и сорго, помимо других культур. Но это не могло прокормить общину и дети, включая моих сестер, голодали.

Через два месяца после моего рождения, 11 июля 1980 года, на ферме появилась полиция, чтобы уничтожить посевы марихуаны. На самом деле, эти городские ребята не знали как выглядит марихуана и они вырвали амброзию — сорняки, которые росли среди ржи. Этот день с тех пор отмечался как День амброзии.

Где-то в это же время был создан совет общины (главную роль в нем играл Гаскин) и мой папа вошел в него в числе еще примерно 15 человек.

Папа стал замечать, что решения на Ферме принимаются менее демократически, чем хотелось бы, если не сказать, что вовсе не демократически. Люди хотели, чтобы совет разделил бремя лидерства с Гаскиным, но вначале изменения носили чисто косметический характер. Папа был обескуражен.

Когда ты вступаешь в общину, все вокруг твое. Когда ты ее покидаешь, ничего твоего нет. Ко второму моему дню рождения мы остались ни с чем. Ничто не предвещало этого. Но мои родители были недовольны качеством жизни и они хотели лучшего для своих детей. Итак, мои родители, я и мои сестры отправились в Мичиган, в семью моего дяди.

Хотя мой папа передал все счета Ферме, медицинские счета мы оплачивали сами — однажды мне пришлось обратиться к помощи скорой, чтобы извлечь застрявший в дыхательном горле арахисовый орешек. Папа вырезал из этого орешка кулон в форме сердечка и подарил мне его на шестнадцатилетие, сказав, что это самое дорогое ювелирное украшение, которое он когда-либо кому-либо дарил.

Иногда я задаюсь вопросом: чувствует ли мой отец сожаление об утраченной мечте. «Мы были такими сильными, у нас были такие возможности», сказал он мне. Каждый из тех, кто присоединялся был молод, умен и здоров, так почему же они не смогли создать ничего процветающего? Мои сестры еле-еле научились считать в школе Фермы; мы жили в нищете и идея сообщества заключала в себе большее чувство безопасности, чем то, что у нас было в действительности.

Все ли утопии на самом деле являются антиутопиями? Являются ли составные части мечты одновременно семенами ее разрушения: гордыня, вера в то, что никто не делал этого раньше, полное отсутствие сдержек и противовесов? До 1983 года, когда Ферма, в сущности, была распущена, а ее население сократилось до 200 человек, становясь сообществом более собранным, чем прежняя община, где каждый стал платить взносы, жить в собственном доме, водить собственный автомобиль и самостоятельно зарабатывать деньги, - Гаскин не мог сделать ничего, что выглядело бы плохо в глазах его последователей.

Вместе с тем, я горжусь своими родителями за то, что они — и я — жили иначе, чем другие, они начали все заново, когда им было примерно по 30 лет, у них было трое детей, 10 долларов наличными, небольшой опыт работы и не было дипломов об образовании. Их надежды на другой мир были высокими и красивыми, но эти надежды были сопряжены с рисками и не оправдались.

Я росла, играя в «Спасите китов», игру, созданную Greenpeace, распевая грустные песни о загрязнении воздуха, обедая соевым творогом и мечтая о великом. Кое-что из этих грез стало реальностью. Я изучала экологию на берегах Амазонки, в Мексике и на Аляске; я работала журналистом на анархистской радиостанции в Техасе; я преподавала йогу в Лондоне; я работала в женевском офисе Организации объединенных наций; сейчас я живу в Нью-Йорке и называю себя писателем. Но я не могу задаться вопросом: как бы сложилась моя жизнь, если бы наша Ферма была какой-то другой?